В представлении обывателей ученый — человек исключительно кабинетный, заваленный кипой бумаг. А вот главный научный сотрудник ВНИИРАЭ, который в свое время руководил крупнейшим Институтом радиационной безопасности и экологии в Казахстане, совершенно не соответствует такому образу. В свои 60 лет он постоянно ездит по всевозможным конференциям, предприятиям ядерной промышленности, экспедициям. И вовсе не тяга к перемене мест подвигает его к таким «путешествиям». Таков метод его научного поиска.

И даже эту статью мы писали не традиционным способом — с Лукашенко встречались не лично, а связывались с ним через часовые пояса по мессенджерам.

Химик с детства

Сергей Лукашенко родился в небольшом городке Ишим Тюменской области. Тогда это был тихий провинциальный городок со своим жизненным укладом. Мама работала медсестрой, отец — слесарем. А вот у Сережи проявились недюжинные способности к наукам. Причем он с одинаковым рвением зачитывался классической литературой и проводил химические опыты в школьной лаборатории. Уже в школе был уверен, что станет ученым, а точнее — химиком. «В нашем провинциальном городе считалось: если хорошо учишься, то путь тебе в Новосибирск. О столицах никто и не загадывал, — рассказывает Лукашенко. — А я с пионерских лет мечтал о Ленинграде».

…Сергей оканчивает Ленинградский технологический институт имени Ленсовета по специальности «Радиационная химия». А потом по распределению попадает в Казахстан, в Институт ядерной физики младшим научным сотрудником. Это был 86-й год — год Чернобыльской катастрофы, переломный для всего мира. Если раньше в безопасность мирного атома верили непреложно, то после нее человечество заболело радиофобией.

Лукашенко занимался производством радиоактивных изотопов, микроэлементным и радионуклидным анализом. Как сам вспоминает, на более чем скромной должности «наращивал мускулы»: «Моему поколению ученых досталось время научного взросления в самый непростой период истории нашей страны».

Спустя годы — удивительный зигзаг в судьбе Лукашенко. Перспективного «ядерного химика» замечают в Национальном ядерном центре Казахстана и назначают директором Института радиационной безопасности и экологии.

«Я работал на уникальной для ученого площадке — Семипалатинском испытательном ядерном полигоне (СИП), где в течение 40 лет шли испытания ядерного оружия — 456 взрывов. Результаты, которые были получены при испытаниях, легли в основу современных представлений о радиационной биологии. Мы же изучали долговременные последствия проведения ядерных взрывов, — рассказывает Лукашенко. — СИП — это интереснейший объект с точки зрения исследований. Там самой природой и человеком созданы практически идеальные условия для научных исследований в области радиоэкологии».

А в 2017 году его пригласили в Обнинск, во ВНИИРАЭ — пора было отдавать долг исторической родине. И здесь ученый нашел очень интересные объекты для исследования.

Сергей Лукашенко (справа) со своими учениками в камере низкофоновых измерений

Играющий тренер

— так себя называет Лукашенко. Он регулярно выезжает на точки, чтобы «все руками потрогать на месте». Привык так работать с самого начала. Что ни выходной, то экспедиция.

— Полевые выезды — это своего рода пикник, только научный, — продолжает Сергей Николаевич. — Помню, как купались в Атомном озере — так прозвали Чаган местные жители. Оно образовалось на стыке двух рек после термоядерного взрыва.

— Купались? Звучит пугающе. Ведь озеро до сих пор называют незаживающей раной на земле, — удивляемся мы.

— Да, Казахстан внес его в список местностей, особо сильно пострадавших от ядерных испытаний. Но уровень радиации там не настолько высок. В этом вопросе есть правильный и неправильный сценарий поведения. Я же доверяю собственным знаниям. Конечно, загорать на берегу опасно, а вот купаться нет — радионуклиды давно осели на дно, вода чистая.

— А в Обнинске есть для вас интересные объекты?

— Да, два. Первый в районе промплощадки — там когда-то давно была протечка трития. Вторая — недалеко от очистных сооружений — там присутствует такой интересный элемент, как плутоний. Но сразу оговорюсь: никакой опасности для людей сейчас нет.

— Почему появились протечки?

— Это очень давняя история. В 50-х годах вопросы радиационной безопасности не были столь важны с точки зрения внимания общественности, как сейчас. В те годы часть радиоактивных отходов закапывали в специальные траншеи. Понятно, сегодня такое себе трудно вообразить, а лет 70 назад это было реальностью. Конечно, со временем все утилизировали по правилам. Но радионуклиды проникли в почву и часть их до сих пор там находится. Вот мы собираем образцы, исследуем их, анализируем изменения. Это крайне важная работа. Накопив такой опыт, наши ученые могут, например, приехать на объект, и без лишних временных и, что немаловажно, финансовых затрат определить уровень загрязнения по косвенным признакам, которые в нашей доказательной базе имеют научное объяснение. Говоря бытовым языком: чтобы оценить условно уровень загрязнения почвы или подземных вод, достаточно исследовать листик цветка, который рядом растет, а не делать масштабные замеры. Я всегда говорю: хорошая наука — это хорошая экономика.

— Вернемся к недавней конференции. Там поднимались вопросы импортозамещения. С чем вы выступали?

— Наш институт ВНИИРАЭ выполняет массу передовых разработок, аналогов которым нет в мире. Если же говорить о моей работе, мы создали так называемый жидко-сцинтилляционный коктейль, который используется при радиоизотопном анализе. Сцинтилляторы — это особые вещества, обладающие способностью излучать свет при поглощении ионизирующего излучения, такого, как, например, альфа- и бета-частицы. Раньше пользовались западными наработками. Теперь — своими. Кстати, именно с помощью нашего коктейля мы, например, и измеряем содержание трития в течение последних полутора лет.

А вообще у меня есть мечта — создать радионуклидный атлас России, который бы показывал реальное содержание радиоизотопов в разных средах по всей стране. Мы должны быть уверены в своей радиоэкологической безопасности. И такой документ стал бы серьезным подспорьем не только для ученых, но и для практиков. Конечно, работа масштабная, на десятилетия. Но силы есть.